Петр Струве, выдающийся российский интеллектуал, совершивший путь от социализма до либерализма, а далее от либерализма к консерватизму, произнес в Праге речь на пятую годовщину смерти Корнилова:
«С преступным легкомыслием оно [Временное правительство], вместо того чтобы поддержать единственную силу, могшую вступить в бой с большевизмом, толкнуло и оттолкнуло ее, оставшись наедине с большевиками и со своей собственной слабостью. Обвинение в государственной измене, предъявленное Корнилову и его сподвижникам, было не только ни с чем не сравнимой низостью, оно было и величайшей политической глупостью».
Неопровержимым остается факт: раздор Керенского с собственным главнокомандующим сделал приход большевиков к власти практически неизбежным.
Около десяти вечера 24 октября 1917 г. Ленин покинул свое убежище на Выборгской стороне Петрограда. На нем были парик и кепка, как у рабочего, голова обмотана бинтом. Вместе с сопровождавшим его финским большевиком Эйно Рахья он отправился в Смольный институт – штаб-квартиру Петроградского совета, чтобы призвать товарищей по партии начать восстание на следующий день, накануне съезда Советов. Пересекая Выборгскую сторону в пустом трамвае, он замучил кондукторшу расспросами о последних новостях в столице: в городе Красная гвардия и революционные солдаты боролись за контроль над вокзалами и улицами. Узнав, что кондукторша придерживается левых взглядов, Ленин начал разглагольствовать о революции. От Финского вокзала пошли пешком. Когда около Таврического дворца их остановил верный правительству патруль, полицейские приняли Ленина за безобидного пьянчужку и пропустили его.
До Смольного Ленин добрался незадолго до полуночи. Во всех окнах здания горел свет. Туда-сюда носились грузовые автомобили и броневики с солдатами и боеприпасами. У ворот стояли пулеметы, верные Керенскому красногвардейцы были начеку и проверяли у входящих пропуска. Хотя у Ленина пропуска не было, ему удалось пройти мимо красногвардейцев, смешавшись с толпой. Он направился прямиком в класс 36, где большевики проводили предвыборное собрание, и заставил их созвать Центральный комитет партии. Центральный комитет отдал приказ о начале восстания.
Что могло произойти, если бы верный правительству патруль арестовал Ленина по пути в Смольный? Альтернативная («А что, если..?») история имеет смысл только тогда, когда речь идет об одном, случайном, событии, которое явно могло бы изменить ход истории. Здесь, несомненно, именно такой случай. Мы можем с высокой степенью уверенности сказать, что, будь Ленин арестован, большевики не начали бы восстание 25 октября. Советскую власть провозгласил бы съезд. В результате было бы сформировано правительство из всех партий, входивших в Совет. Последовали бы недели и месяцы ожесточенного конфликта между социалистами. Советской власти противостояли бы военные силы правых, однако недолго: Советы победили бы. Невозможен был бы военный конфликт масштаба гражданской войны, которая охватила страну и продлилась четыре года после 1917-го, а ведь именно это война сформировала пронизанную насилием культуру большевистского режима Ленина и Сталина.
Прибытие Ленина в Смольный изменило ход истории. В этом историки сходятся. Без него большевики не начали бы восстание 25 октября: в этом не было нужды. До вмешательства Ленина большинство в Центральном комитете не планировало свержения Временного правительства до открытия съезда Советов. То же можно сказать и о Военно-революционном комитете. Сформированный 20 октября для защиты Петроградского гарнизона от приказа Керенского о переводе его большевизированных войск на Северный фронт, Военно-революционный комитет стал ведущей организующей силой в восстании большевиков. Для установления власти Советов никакого восстания не требовалось. Власть Керенского и так рухнула. «Дело в том, что многие хотят бороться с большевиками, но никто не хочет защищать Керенского», – записала 24 октября в дневнике самая верная сторонница Керенского – поэтесса и хозяйка салона Зинаида Гиппиус. После неудачи Корнилова буржуазные и правые группы не хотели иметь ничего общего с Временным правительством и были даже рады его концу. Многие считали, что нужно дать власть большевикам: те приведут страну к такой катастрофе, что все социалисты будут дискредитированы и правые смогут установить военную диктатуру. Западные союзники, летом поддерживавшие Керенского, также настроились против него после корниловского выступления. Отчасти это можно объяснить слухами о том, что Керенский собирался вот-вот заключить сепаратный мир с Германией. Так как Петроградский гарнизон находился под контролем Военно-революционного комитета, Керенский, по сути, не мог распоряжаться столичными войсками уже за пять дней до начала вооруженного восстания. С опозданием – вечером 24-го – он попытался вызвать верные ему войска с Северного фронта. Приказ был отправлен с фальшивыми подписями лидеров Совета: Керенский боялся, что солдаты не признают полномочий Временного правительства. К следующему утру войска не появились, так что он решил поехать и найти их. Железные дороги были в руках большевиков, и Керенский мог воспользоваться только автомобилем. Однако Временное правительство было настолько беспомощно, что и автомобиля в его распоряжении не оказалось. Военным пришлось забрать машину «рено» американского посольства, которая стояла на улице, и позже американцы направили по этому поводу ноту протеста. Вторую машину нашли у Военного министерства, но в ней не оказалось бензина. Тогда отправили людей, чтобы «одолжить» бензин в Английском госпитале. Около 11 утра два автомобиля выехали наконец из Зимнего дворца и направились прочь из города. Керенский сидел во втором, с американским флагом, что помогло миновать пикеты Военно-революционного комитета, расставленные у Дворцовой площади. Тем временем делегаты Советов уже прибывали на открытие съезда в Большом зале Смольного. Из их настроя можно было заключить, что голоса с большим перевесом будут отданы за власть Советов. После корниловского мятежа симпатии рабочих и солдат были на стороне левых. Солдатские массы подозревали своих офицеров в поддержке Корнилова. Именно из-за этого с конца августа так резко упала дисциплина в армии. Солдатские митинги принимали резолюции за мир и власть Советов. Резко возросло дезертирство: ежедневно из частей уходили десятки солдат. Дезертиры были в большинстве крестьянами. Они мечтали вернуться в свои деревни, где полным ходом шла уборка урожая. Эти крестьяне-солдаты, вооруженные и организованные, нападали на дома помещиков. Нападения участились в сентябре. В больших промышленных городах шел аналогичный процесс радикализации как следствие корниловского мятежа. От этого больше всего выигрывали большевики, впервые получившие большинство в Петроградском совете 31 августа. К этому добавилась власть над Иваново-Вознесенском («русским Манчестером»), Кронштадтом, Екатеринбургом, Самарой и Царицыном. Советы Риги, Саратова и самой Москвы вскоре тоже стали большевистскими. Все это объяснялось, главным образом, тем, что большевики были единственной крупной политической партией, бескомпромиссно выступавшей за то, чтобы отдать «всю власть Советам». На это следует обратить особое внимание, так как одно из основных заблуждений по поводу Октябрьской революции состоит в том, что большевиков подняла на вершину власти массовая народная поддержка их партии. Это не так. Октябрьское восстание было государственным переворотом, который активно поддерживала небольшая часть населения, однако он произошел на пике социальной революции, сосредоточенной на популярном идеале власти Советов. После корниловского мятежа внезапно появился поток резолюций с фабрик, из деревень, из армейских частей, призывавших сформировать советское правительство. Под этим авторы резолюций понимали свою собственную социальную революцию, во главе которой стоял бы Всероссийский совет с участием всех социалистических партий. Буржуазные партии, в особенности кадеты, которых дискредитировал