«16 (29) апреля в поезде… Омский сов[ет] деп[утатов] не разрешает нам проехать через Омск, так как боятся, что нас захотят увезти в Японию».
Может быть, истина – в этом полунамеке? Может, только ей – подлинной главе семейства – сообщил таинственный комиссар о своей истинной цели? Если так, то это была первая попытка, которая могла закончиться освобождением царя и царицы…
Итак царь, царица и Мария содержались теперь в Екатеринбурге в доме, принадлежавшем прежде купцу Ипатьеву. Вскоре к ним присоединились и остальные члены семьи.
Но и в Екатеринбурге их еще могли спасти.
В мае 1918 г. в Екатеринбург была переведена бывшая Николаевская академия Генерального штаба. К июню 1918 г. она насчитывала 300 слушателей при 14 профессорах и 22 штатных преподавателях. В старшем классе академии было 216 слушателей, и только 13 из них впоследствии будут сражаться на стороне большевиков. Подавляющее большинство слушателей считали Брестский мир с немцами, заключенный в это время большевиками, предательством, а их самих – немецкими агентами.
Итак, Академия и ее слушатели – кадровые царские офицеры, ненавидевшие большевиков, – оказались теперь рядом с арестованной царской семьей.
Руководство Уральского совета волновалось. Глава екатеринбургских большевиков Исай Голощекин доносил в Москву, что нахождение в Екатеринбурге «организованного очага контрреволюции под маркой академии совершенно недопустимо».
В конце мая положение Екатеринбурга резко осложнилось. Николай записал в дневнике: «Внешние отношения за последнее время изменились… Тюремщики стараются не говорить с нами, как будто им не по себе, и чувствуется как бы тревога и опасения чего-то у них! Непонятно!»
Но за пределами Ипатьевского дома все было понятно. В середине мая подняли восстание против большевиков бывшие военнопленные царя – Чехословацкий корпус. К чехословакам примкнули казачьи части. Пал Челябинск. Теперь чехословаки и казаки двигались к Екатеринбургу. Пал Кыштым, пал Златоуст – всего в 130 верстах от Екатеринбурга. 14 июня все коммунисты и рабочие с сысертовских, нижнетагильских и алапаевских заводов ушли на фронт.
Теперь Академия внутри Екатеринбурга представляла настоящую угрозу для большевистской власти. Приказом Троцкого ее поспешно перевели в Казань. Но слушатели объявили «нейтралитет», и в Казань поехало менее половины состава… Таким образом, около 200 образцовых кадровых военных остались в Екатеринбурге – в охваченном паникой городе.
28 мая (10 июня по н. ст.) там произошли уличные беспорядки. Накануне прапорщик Ардатов со своим отрядом перешел к белым. Теперь единственной опорой большевиков в городе оставался отряд верх-исетских рабочих во главе с комиссаром Петром Ермаковым. Все остальные рабочие отряды были на фронте. Огромная толпа горожан, выкрикивающая антибольшевистские лозунги, собралась на Успенской площади. Ермаков с отрядом и комиссар Голощекин с чекистами с трудом разогнали мятежную толпу. Фронту так не хватало красногвардейцев! А между тем годные для фронта красногвардейцы охраняли «тирана» и его Семью… И все громче зазвучали голоса – снять их с постов, т. е. покончить с Семьей!
Академия была размещена недалеко от Тихвинского монастыря, находившегося в черте города. Из монастыря царской семье носили молоко, сливки и яйца, так что установить связь с заключенными для кадровых офицеров не составило бы труда, после чего можно было подготовить нападение на Ипатьевский дом, охранявшийся вчерашними рабочими, многие из которых никогда не стреляли. В страхе, панике, неразберихе, охватившей город, нападение обещало быть успешным.
Но ничего этого не произошло.
Между тем большевики решили поторопиться. Они уже понимали, кем может стать освобожденный царь в нынешних обстоятельствах. Именно об этом уже после казни царской семьи напишет Троцкий. В своем дневнике он цитирует разговор со Свердловым – правой рукой Ленина. Троцкий только что приехал с фронта и расспрашивает Свердлова:
– Где царь?
– Конечно, расстрелян! – отвечает Свердлов.
– А семья?
– И семья с ним.
– Вся?
– Вся.
– А кто решал?
– Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя оставлять им живого знамени, особенно в наших трудных условиях.
С конца мая большевики стали готовить уничтожение «живого знамени».
Через три дня после городских волнений Николай записывает:
«31 мая. Днем нас почему-то не выпускали в сад. Пришел Авдеев и долго разговаривал с Е. С. (Боткиным. – Авт.) По его словам, он и областной Совет опасаются выступления анархистов, и поэтому, может быть, нам предстоит скорый отъезд, вероятно, в Москву. Он просил подготовиться к отбытию. Немедленно начали укладываться, но тихо, чтоб не привлекать внимания чинов караула, по особой просьбе Авдеева. Около 11 вечера он вернулся и сказал, что еще останемся на несколько дней. Поэтому и на 1 июня мы остались по-бивачному, ничего не раскладывая. Наконец, после ужина Авдеев, слегка навеселе, объявил Боткину, что анархисты схвачены и что опасность миновала, и наш отъезд отменен. После всех приготовлений даже скучно стало…»
Если бы знал Николай, слушая предложение заботливых уральцев о поездке в Москву, что произошло минувшей ночью! Какая «поездка» уже случилась! Но до гибели своей он так ничего и не узнает.
Накануне ночью в Перми в бывшую гостиницу купца Королева явились трое неизвестных, предъявили ордер ЧК и увезли брата царя, великого князя Михаила и его секретаря Джонсона. В лесу поселка Мотовилиха обоих расстреляли. В акции участвовали председатель Мотовилихинского совета Мясников, начальник милиции Иванченко и трое подручных. Большевики объявили, что Михаил и его камердинер «похищены неизвестными и увезены в неизвестном направлении». Так был уничтожен второй претендент на трон – важная часть «живого знамени».