Видимо, такая же «поездка» готовилась для царской семьи. Почему отложили? Если от Михаила избавились тайно, то Николая, посовещавшись, решили расстрелять громко – с объявлением в прессе. Но для этого в Москве захотели получить «доказательства» необходимости расстрела. И придумали – добыть «доказательства белогвардейского заговора с целью освобождения царя». Будто бы разоблачение этого заговора потребовало скорейшего расстрела Николая II. Остальную Семью решили также уничтожить, но объявить «увезенной в безопасное место».
Лжезаговор был организован в ЧК. Об этом рассказали через полстолетия сами его участники. Притом действовали лжезаговорщики так, как должны были бы действовать заговорщики подлинные – слушатели Николаевской академии.
В одной из монастырских бутылок с молоком царь нашел письмо.
«Час освобождения приближается, и дни узурпаторов сочтены. Во всяком случае, армии словаков приближаются все ближе и ближе к Екатеринбургу. Они в нескольких верстах от города… Не забывайте, что большевики в последний момент будут готовы на всяческие преступления. Момент настал, нужно действовать. Офицер».
Николай вступил в переписку с «офицером». Он подробно описал диспозицию: сколько охраны, где стоят два пулемета и т. д. И, наконец, сделал запись в дневнике: «Приготовились быть похищенными какими-то преданными людьми».
Так в дневнике царя, который охрана читала во время прогулок арестованных, появилась необходимая запись. Теперь большевики обладали доказательствами заговора. Царская семья была приговорена. Причем вся большая царская семья…
Вопрос об уничтожении большой царской семьи был решен якобинцем Лениным еще до революции. В журнале «30 дней» (№ 1, 1934 г.) Бонч-Бруевич вспоминал слова молодого Ленина, который восторгался удачным ответом революционера Нечаева – главного героя «Бесов» Достоевского. Ленин именовал Нечаева «титаном революции», «одним из пламенных революционеров». «На вопрос: "Кого надо уничтожить из царствующего дома?" – Нечаев дал точный ответ: "Всю Большую Ектению" (молитва за царствующий дом – с перечислением всех его членов. – Авт.). «Да, весь дом Романовых! Ведь это же просто, до гениальности!» – восторгался ответом Нечаева Ленин».
И он осуществит нечаевскую мечту – длинен будет мартиролог Романовых, уничтоженных большевиками… Но самой зверской расправой станет расстрел царской семьи в Ипатьевском доме, где четырех девушек, больного подростка, их мать и отца убьют на глазах друг у друга.
Накануне убийства царской семьи вокруг Екатеринбурга медленно сжималось кольцо наступавших чехословацких и казацких частей. Будто они чего-то ждали… Как страшно это писать: будто ждали они, пока расправятся с царской семьей… Возможно, перспектива освобождения вчерашнего Верховного главнокомандующего вместе с авторитарной императрицей сильно беспокоила командующих нынешних.
Что же касается слушателей Академии… Впоследствии будет немало историй о тайных офицерских организациях, будто бы созданных для освобождения царской семьи и разгромленных ЧК. «Некий Н. привлек 37 офицеров-курсантов, но, почувствовав, что большевики напали на след, все они бежали к наступавшим чехословакам». «Некто капитан Булыгин, посланный матерью царя, по дороге к Екатеринбургу был арестован». И так далее.
Это все поздние прекрасные мифы. Господа офицеры не простили царю и царице бездарную войну и крушение строя. Лучше всего отношение к государю большинства офицеров характеризует запись в дневнике генерал-лейтенанта барона Алексея Павловича фон Будберга (военного министра в Российском правительстве адмирала А. В. Колчака). Он описал панихиду, которая состоялась 17 июля 1919 г. – в годовщину убийства царской семьи.
«В соборе состоялась панихида по царской семье; демократический хор отказался петь, и пригласили монахинь соседнего монастыря, что только способствовало благолепию служения. Соборный протоиерей служил очень хорошо, с возглашением титулов.
Против собора – Архиерейский дом, где живут около десятка разных архиереев, побросавших свою паству; из них никто не дерзнул прийти помолиться за упокой души Того, кто был для них не только Царем, но и Помазанником Божиим.
Из старших чинов на панихиде были я, Розанов, Хрещатицкий и уралец – генерал Хоротхин; остальные постарались забыть о панихиде, чтобы не скомпрометировать своей демократичности.
После панихиды какой-то пожилой человек, оглядев собравшихся в соборе (несколько десятков, преимущественно старых офицеров), громко произнес: "Ну и немного же порядочных людей в Омске"».
Между тем большевики были правы: царь мог стать живым знаменем. И главное – объединяющим знаменем.
В Белом движении подчинялись закону, который еще в XVIII веке сформулировал русский вельможа Артемий Волынский: «Нам, русским, хлеба не надо, мы друг друга едим и тем сыты бываем». Вожди-генералы старательно ненавидели друг друга: Врангель – Деникина, Деникин – Врангеля, оба не любили Юденича и все вместе – Колчака.
Только тот, кто имел право встать над ними, – Помазанник Божий, царь – мог скрепить движение, успокоить генеральские самолюбия и стать этим объединяющим знаменем. В темной, полуграмотной России, где крестьяне еще недавно крестились на проходящий царский поезд, могла воскреснуть вера, о которой в 1918 г. писал епископ Гермоген: «По данным Священного Писания… находящиеся вне управления страной бывшие императоры, короли и цари не лишаются своего сана, дарованного им Богом».