Историческая неизбежность? Ключевые события русско - Страница 96

Только что появившееся Советское государство было застигнуто врасплох появлением неприступной бюрократии. В написанной Лениным в середине 1917 г. работе «Государство и революция» заявлялось, что «любая кухарка» может заниматься государственными делами. Схожую мысль высказали Николай Бухарин и Евгений Преображенский в работе «Азбука коммунизма», написанной в 1919-м: не будет необходимости в специальных государственных министрах, полиции и тюрьмах, законах и декретах; бюрократия, официоз исчезнут, государство отомрет. Как отмечает Полан, это направление ленинской мысли контрастирует с остальными его идеями – как правило, практичными, деловыми и своевременными. Эту тему используют, когда хотят создать образ Ленина – «революционного гуманиста» с «устремлениями, в основе своей освободительными». На самом деле, как демонстрирует Полан, работа Ленина полна авторитарного подтекста, поскольку отрицает политику как активное обсуждение значимых альтернатив. В конце концов в праве на дискуссию было отказано не только противникам революции, но и ее сторонникам. Конкретно проблема неконтролируемой бюрократии вскоре была идентифицирована и названа, однако в логике советской системы так и не нашлось для нее решения. В теории бюрократия должна была исчезнуть сама собой, как доказывал Маркс в своей работе, посвященной Парижской коммуне 1870–1871 гг., «Гражданская война во Франции». Что касается Ленина, он настаивал на том, что проблема является социальной и отражает отсутствие в России политической культуры. Другие считали, что это явление – пережиток царского режима и со временем оно будет преодолено. В действительности же проблема была системной: попытка управлять всей жизнью страны из центра вылилась в развитие бюрократии и, как следствие, в удушающий бюрократизм. В своей книге «Утопический социализм и научный социализм» Фридрих Энгельс утверждал, что «политическое управление людьми должно превратиться в распоряжение вещами и в руководство процессами производства», однако на практике все оказалось сложнее, чем предполагали революционеры-социалисты.

Когда в 1920 г. завершилась гражданская война, вокруг ленинской структуры власти начались две связанные друг с другом, но отдельные дискуссии. Партийная дискуссия была сосредоточена на внутрипартийной демократии и вращалась вокруг таких вопросов, как свобода слова в партии, права партийных ячеек, функции комитетов и роль руководства. Разделение общества на верхи и низы было представлено и в партии: верхами были высокие партийные чиновники, низами – рядовые ее члены. Как писал один из наблюдателей того периода, Альфред Росмер, «режим, носивший имя „военного коммунизма“, родился с войной и должен был с нею умереть. Он выжил, потому что не было определенности относительно типа организации, которая должна была заменить его». Дискуссия в профсоюзах была сосредоточена на отношениях между партией и профсоюзами и в целом на роли организованного рабочего класса при социализме.

Московские активисты внесли важнейший вклад в обе дискуссии – и партийную, и профсоюзную. Партийная дискуссия подняла ряд фундаментальных вопросов об участии в партии и внутрипартийной демократии. Эти дискуссии помогли найти баланс между «партийным возрождением» и вопросами, поднятыми «демократическими централистами», в первую очередь вопросом о степени доверия Советам. В течение лета 1920 г. набирала силу критика Московского комитета РКП(б): сторонники возрождения партии обвиняли его в бюрократизме и неспособности играть лидирующую роль, в то время как ораторы в профсоюзах больше беспокоились о поддержании классовой гегемонии партии над всеми политическими институтами. Московских сторонников возрождения партии возглавлял Е. Н. Игнатов – ветеран различных централистско-демократических оппозиционных движений. Он обличал бюрократический контроль партии над районными комитетами и репрессии по отношению к партийным активистам с независимыми взглядами. К концу 1920-х гг. вся партийная организация Москвы была вовлечена в активные дебаты. Казалось, что окончание гражданской войны даст, наконец, возможность вернуться к тому, что партийцы считали истинными принципами революционного социализма. Другими словами, они рассчитывали на то, что на смену жестким ленинским методам, развивавшимся со времени прихода партии к власти, придет некая идеализированная форма большевизма. Дух реформ повлиял на все общественные институты. Моссовет вплотную занялся митингами на фабриках с целью преодоления отрыва от рабочих. Профсоюзы, со своей стороны, тоже пытались избавиться от духа бюрократизма.

Тем не менее нагромождение реформаторских инициатив мало что могло противопоставить убийственным методам ленинского демократического централизма. Слишком часто в социальных мерах искали ответа на политические проблемы: например, назначали на ключевые посты рабочих. Миф о некой врожденной чистоте рабочего класса мало чем мог способствовать развитию истинного внутрипартийного плюрализма. В конечном итоге был достигнут обратный эффект. Партийный аппарат укрепился, независимое движение обновления снизу было уничтожено. Одним из самых больших энтузиастов реформ был глава Моссовета Каменев. До этого он мужественно критиковал перегибы, допущенные ЧК, и методы Красного террора, а теперь начал борьбу за внутреннюю трансформацию методов, взятых на вооружение советской властью. Каменев критиковал классовый подход к бюрократии, отмечая, что, даже если уволить всех «буржуазных специалистов», она не исчезнет. Говоря о поверхностности таких взглядов, он обращал внимание на нищету и отсталость страны, с одной стороны, и с другой – на создание сложной и разветвленной системы государственного руководства в отсутствие основных элементов, которые могли бы поддержать такую структуру.